Театральная провинциальность — не на карте, а в голове
С художественным руководителем конкурса новой драматургии «Ремарка» и продюсером беседует сотрудник редколлегии «Ремарки», студентка Ярославского государственного театрального института Лейла Салимова.
Л. С.: География ваших интересов велика — множество задумок, проектов… Каково это: все время реализовывать новое и новое?
О. Л.: Театр — инструмент осмысления человеческого опыта, современных процессов и коммуникации внутри общества. Поэтому, невозможно в современном глобальном мире существовать в театре замкнуто, не откликаясь на запросы времени и социума. Есть несколько составляющих, которые формируют мои профессиональные интересы. Это — образование, и здесь огромную роль сыграла «Школа театрального лидера», вложившая в своих выпускников отношение к социальному театру и, вообще, к театру, — как к миссии; понимание законов проектной деятельности и театрального маркетинга; личный темперамент — я не могу без работы и у меня очень много энергии; мировоззрение: тут — спасибо родителям и среде; и, конечно, профессиональные амбиции, которые не дают останавливаться и требуют от меня саморазвития. И как только открываешь для себя новую дверцу — видишь за ней еще десять. Короче, бесконечный путь.
Каково это? Да очень круто! Я занимаюсь любимым делом, чувствую себя учеником, каждый день восхищаюсь людьми, которые меня окружают, у которых дает возможность учиться моя профессиональная судьба.
Ремарка — 2016. Санкт — Петербург. Театр «Мастерская». Олег Липовецкий, Кристина Матвиенко, Михаил Дурненков.
Л.С.: Как вы идентифицируете себя в современном театре? Все, так или иначе, занимают свою нишу. На кого-то вешают этикетки. Как относитесь к тому, что вас называют «карельский режиссер»?
А. Л.: А как еще меня называть? Вот получилось у меня родиться, вырасти и жить в Карелии. Родился бы во Франции — называли бы французским режиссером, в Ботсване — ботсванским. А в Карелии — карельский. Если вы имеете в виду мое отношение к «провинциальности», то театральная провинциальность — не на карте, а в голове. Я знаю дремуче-провинциальных режиссеров из мегаполисов, и прекрасных — из маленьких, даже крохотных городов. Отношусь к этому просто, как к истине. Правда, к сожалению, в последнее время, я очень мало работаю в родном городе. Так что, по факту, я «полукарельский» режиссер. Или «малокарельский» даже.
О жизни пьесы, коде и ключе. Что царапает подсознание?
Ремарка — 2016. Санкт — Петербург. Театр «Мастерская».
Л. С.: Все чаще сценической площадкой становятся камерные пространства. Современная драма редко идет на большой сцене. Есть какая-то причина?
О. Л.: Это закономерно и напрямую зависит от пьесы. Большое количество современных пьес стремится к интимизации, к рассказу глубоко частных бытовых историй, которые избегают любого обобщения. Возможно, этот общий уход в частное связан с тем массивом агрессивной, лживой информации, которую изливают на нас последние годы. Это заставляет сосредотачиваться на том, что остается неизменным и неразменным, несмотря на идеологические виражи и экономические кризисы.
Но есть замечательные современные пьесы, которые идут на большой сцене. Одна из последних моих премьер — «Джульетта выжила» Юлии Тупикиной.
И, конечно, чем чаще на большую сцену будут пускать молодых режиссеров, тем чаще там будет появляться современная пьеса.
Л. С.: А есть ощущение, что драматурги не рвутся быть «поставленными»? Что состояние читок их устраивает? Там и мини-спектакль, и обсуждение…
О. Л.: Конечно, нет. Я не могу сказать за всех, но моим знакомым драматургам хочется, чтобы их ставили. Понятно, что пишут они, потому что не могут не писать, и «пепел Клааса» стучит в их сердцах (я говорю не о коммерческой пьесе), но постановка — это и признание, и жизнь пьесы, и коммуникация автора со зрителем, и гонорар.
Ремарка — 2016. Санкт — Петербург. Театр «Мастерская». Читка пьесы Юлии Поспеловой «Лёха».
Л. С.: Требует ли эта новая «новая драма» какого-то особого подхода в анализе? Как вы работаете с этой пьесой?
О. Л.: Невозможно дать универсальный рецепт. У каждого автора своя система ценностей и ориентиров, свой язык и свой бэкграунд. У каждой пьесы свой код, своя проблематика. Невозможно одним ключом открыть пьесы Пряжко и Тупикиной, Пулинович и Вырыпаева, Миши Дурненкова или Славы Дурненкова. Это равно касается пьес и написанных в эпоху Возрождения, и в этом году. Потому и отношения с каждой пьесой при работе над спектаклем складываются особые.
Профессия режиссера — это анализ. Мне с профессией повезло. Поскольку я, по природе, человек страстей, профессиональная деформация как-то уравновешивает мои порывы. Мое личное первое восприятие пьесы происходит на подсознательном уровне — это язык пьесы, ее ритм, юмор и так далее. Затем приходит понимание смыслов, и только потом (если до этого доходит) начинается анализ. Бывает, что текст мне очень нравится своей проблематикой, интеллектуальной составляющей, но не будит моих эмоций, не царапает мое подсознание. Скорее всего, я не решусь работать с такой пьесой. Потому что одной аналитики в театре — мне мало. Это не значит, что пьеса нехороша. Она обязательно найдет своего режиссера, который, возможно, сделает по ней блестящий спектакль.
А бывает с точностью до наоборот. В пьесе — блестящие диалоги, отдельные сцены, тема, меня волнующая, но, при этом, ей катастрофически не хватает формы, структуры. В таком случае, я иногда пробую вступить во взаимодействие с автором и формировать текст при помощи театрального языка. Самый главный закон, которого я стараюсь придерживаться, автор — первичен. Ни форма спектакля, ни мои режиссерские идеи и амбиции, ни гениальность художника — не дают мне права отнестись к пьесе как к полю для моих экспериментов. Форма может быть самой радикальной и эпатажной, если она нужна, чтобы раскрыть содержание современному зрителю. Режиссер имеет право пользоваться любыми драйверами для того, чтобы сделать смыслы текста живыми, а зрителя — соучастником спектакля. Но, если в основе спектакля лежит авторский текст, а не режиссерская фантазия и актерская импровизация, то все на сцене — ради того, чтобы раскрыть автора в настоящем времени.
Актер волен сам выбирать себе племя
Ремарка — 2016. Санкт — Петербург. Театр «Мастерская».
Л. С.: Нужен ли современной драме особый актер? Ведь большинство пьес идут в современных декорациях, одежде, там и придумывать нечего. Художник: где его взять? Может ли такого воспитать театральная школа? В связи с этим, на ваш взгляд, каковы проблемы современного театрального образования? Или все ОК?
О. Л.: Театр должен быть современным, вне зависимости от того, что в нем играют — Корнеля, Еврипида, Розова или Белецкого. Спектакль бесполезен, если он — мемориал. Даже, если он — мемориал славы. Ничто не вызвало у меня большего разочарования, чем увиденный в свое время, много раз реанимированный знаменитый спектакль «Турандот» театра им. Вахтангова. Он был прекрасен в воспоминаниях современников Вахтангова — и вызывал лишь жалость спустя несколько десятилетий. Если театр не реагирует на сегодняшний день, не размышляет о вопросах не только вечных, но и актуальных, не меняется вместе со временем и зрителем — то это не театр. В том же театре им. Вахтангова сейчас идут «Царь Эдип», «Евгений Онегин», которые, я считаю, являются вершинами театрального искусства. Спектакли, говорящие о вечном — современным театральным языком.
К чему я это? Актер как главный элемент театра — должен быть современным. Чтобы говорить со зрителем на актуальные темы, на современном театральном языке, он должен быть открыт к самым разным опытам в сфере театра и современного искусства, с которым театр, в последнее время, все чаще смыкается. Соответственно, и театральное образование должно быть открыто к восприятию различных систем, технологий профессии и методов преподавания. Я не настолько в теме, чтобы судить об общем состоянии театрального образования, но вижу, как одни учебные заведения выпускают блестящие курсы, из которых получаются театры, а в других — педагоги запрещают студентам ходить на спектакли режиссеров, которые им не нравятся. Одни выстраивают открытую горизонтальную систему образования, другие замыкаются в неизменных жестких схемах и формулах. Актер волен сам выбирать себе племя. Куда ему стучаться: в современную драму и Театр. doc, в Малый театр, МХТ или в Театр Наций — решает только он. Задача школы — научить его профессионально работать с разными режиссерами и разным материалом.
А встретить своего художника — это подарок судьбы. Мне посчастливилось работать с несколькими замечательными художниками, в том числе и над современной драматургией. Художник может выразить то, что неподвластно звуку и движению. Он создает пространство, которое включает в себя и ноосферу и антропосферу, вместе с режиссером создает хронотоп, то есть, создает мир, в котором живет спектакль. Иногда сценография спектакля сама по себе становится объектом современного искусства. И это не зависит от времени написания пьесы. Конечно, есть разные формы театра: современную пьесу, как, впрочем, и трагедию, можно сыграть просто на улице. Но, выбирая место для представления, артист становится художником, создающим сценографию для своего спектакля, а, надевая ту или иную одежду, — художником по костюмам.
А на вопрос «
Ремарка в тексте театральной современности
Л. С.: А как теперь в «Ремарке» обстоит дело с ремарками? Авторский комментарий фактически ушел из современных текстов. И как быть в таком случае с названием конкурса?
О. Л.: Некоторые современные пьесы представляют собой, практически, сплошную ремарку, хотя, вы правы — общая тенденция такова. Но, что такое, по сути, ремарка? Авторское указание, которое формирует наше отношение к происходящему в тексте. Пусть драматурги теперь все чаще оставляют свои тексты открытыми для трактовок режиссеров, давая пьесе максимально возможное количество воплощений, и избегают задавать коллективу, работающему над спектаклем, вектор движения. А режиссеры, с благодарностью к давшим им свободу авторам, создают иногда очень интересные и неожиданные спектакли… Но нельзя сказать, что театральное сообщество, в целом, легко ориентируется в огромном массиве новых драматургических текстов. Давайте представим себе одну ремарку, которая задает вектор движения и пытается формировать отношение театрального (и не только) сообщества, страны — к современной драматургии и новым авторам. Так что, наш конкурс, как бы громко это не звучало, буквально, ремарка в тексте театральной современности, стремящаяся раскрыться так: «И в этот момент все худруки и режиссеры оторвали глаза от прекрасных классических пьес и увидели тексты, которые надо ставить прямо сейчас».
Л. С.: Каков дальнейший путь развития конкурса? Нужен ли какой-то новый ракурс, формат?
О. Л.: Развитие — это уже и есть изменение. И необязательно менять формат, если он соответствует задачам и позволяет успешно выполнять миссию. Мне кажется, что постоянные изменения изначально заложены в формат передвижного конкурса с широкой международной сетью независимых экспертов. Что касается новых ракурсов, то мы мечтаем о том, чтобы в конкурсе появился постоянный третий шорт-лист, который каждый год будет формироваться из русскоязычных или переведенных на русский язык пьес других государств. И мы уже активно работаем в этом направлении.
Л. С.: Каковы критерии оценки конкурсных текстов? Какие пьесы побеждают, и почему?
О. Л.: Тут придется повториться. Благодаря нашему широкому международному экспертному совету, в который входят профессионалы из разных сфер театра: драматурги, театроведы, режиссеры, завлиты, отбор получается очень жестким и, одновременно, практическим. В результате, часто выигрывают пьесы, счастливо сочетающие в себе качества произведения искусства (яркую форму, идею, язык) и зрительский потенциал.
Л. С.: Что сегодня на повестке дня в «Ремарке»?
О. Л.: Вовремя прочитать те 643 пьесы, которые пришли на конкурс. И не пропустить хороших текстов. На повестке дня — самое важное: выбор.